Сегодня в проекте «Ровесники века» протоиерей Виктор Матвеев, настоятель Николо-Зарецкого храма Тулы и руководитель епархиального отдела по взаимодействию с Вооруженными Силами. Помимо этого отец Виктор – добрый семьянин, отец и дедушка, резчик по дереву и кузнец, в том числе и своего счастья, заключающегося в том, чтобы жить с Богом и служить Богу, восстанавливая храмы и являясь мудрым пастырем для своих прихожан…
Отче, людям интересно, почему обычный человек жил себе жил и вдруг стал священником… Вот вы росли в обычной советской семье и решили связать свою жизнь с Церковью в достаточно зрелом возрасте, что повлияло на ваше решение идти к Богу?
Я воспитывался в обычной советской семье… Родился в Москве – там учились и работали мои родители. Когда мне было три года, семья перебралась в Тулу. Окончил восьмилетку, потом техническое училище. Отслужил два года в войсках ПВО (Противовоздушной обороны – Авт.), демобилизовался, устроился в тульское опытно-конструкторское бюро автоматики, где за 24 года прошел путь от ученика фрезеровщика до заместителя директора предприятия.
Все это время, редкое, – сейчас понимаю, сколько времени было упущено, – посещение храма и молитва по надобности, когда жареный петух клюнет. Конечно, молился и просил своими словами, как умел, постепенно подходя к тому, что однажды, общаясь с замечательным, ныне покойным священником Павлом Брылевым, услышал от него предложение-пожелание съездить в Троице-Сергиеву лавру на Успение Пресвятой Богородицы. «Вы там больше никогда вместе не будете», – пророчески сказал отец Павел…
Действительно, мы вместе больше никогда там не были в этот праздник и не можем, сын – священник, я – священник, то есть мы не можем бросить приход и уехать в такой великий праздник.
После посещения Лавры, после первой действительно настоящей исповеди, ставшей огромным для меня событием, после того, как ко мне отнеслись после исповедания, приняв, поняв и простив, мои ощущения трансформировались в стремление к храму и поездке в Оптину Пустынь, где состоялась знаменательная для меня встреча с иеросхимонахом Зосимой (Ветровым). Все это перевернуло мою жизнь…
Иеросхимонах Зосимай (Ветров) предрек ваше священничество… Были ли еще от него какие-то откровения, каким он вам запомнился, и с кем еще свел вас Господь в этом святом месте?
Запомнился он мне спокойным и добрым, несмотря на то, что ему, как мне показалось, было тяжело от возрасту уже и недугов и тягот разных…
Было две встречи. Одна, самая главная, когда мы ехали в Оптину Пустынь, и у нас абсолютно новая машина в трех шагах от обители заглохла без всяких причин, и мы опоздали на службу.
В храме был только один, как мне тогда показалось старец, кропивший немногочисленных оставшихся Святой водой.
Я, как и все, подошел сначала к мощам, а потом к нему под благословение, а он посмотрел на меня и отдал кропило, мол, сам кропи себя…
На мое возражение о том, что я не священник, отец Зосима тихонько сказал: «Так ты же им будешь»!..
Вторая встреча была очень короткой…
Но это не единственный человек в Оптиной Пустыни, который мне очень помог. Мы крепко сдружились с архимандритом Мелхиседеком (Артюхин), духовником всей нашей семьи.
Тяжело ли было менять жизнь, и как сильно она преобразилась после приобщения к церковной общине?
Жизнь изменилась, и, как я считаю, слава Богу! И я рад, что встал на этот далеко не легкий путь – если кто-то думает, что жизнь священника легка и радостна, он ошибается.
Эта жизнь радостна служением Господу, но она не легка, потому что священническое служение и труд сопряжены с тем, что ты всегда работаешь не с человеком, а с его душой…
Каким сейчас помнится самое первое посещение Церкви, что это был за храм, и кто тот священник, которого вы стали называть не просто «отче», а запомнили по имени, как первую учительницу – навсегда?
Это была Оболенка, или как ее теперь называют – Новоселебное. Храм, в котором мы венчались с супругой, и это был протоиерей Василид, запомнившийся мне именно тем, что я обращался к нему именно как к батюшке, то есть как к духовному отцу!
И храм мне этот на всю жизнь запомнился. Если глаза закрыть, я могу вспомнить убранство и многие мелочи, которые врезались в память как фотография.
И приезд батюшки, помню, как к нему люди подходили под благословение и как он благословлял – не спешил-бежал, а каждому уделял внимание и с каждым общался, находя для каждого нужное слово.
Я стоял несколько в отдалении и не знал, что он говорил, но у него с каждым было живое общение и люди подходили к нему как к родному человеку.
Отличаются ли священники старой формации от современных выпускников духовных школ, и если да, то чем?
Это люди совершенно с другим подходом к жизни, к человеку. Они никогда не торопились, потому что для них служение было праздником, а не тягостной работой. Они могли спокойно подойти, выслушать тебя…
А молодежь сейчас, к сожалению, торопится. Сейчас все торопятся. Даже священники молодые тоже.
Если вспомнить, как благословляло старое духовенство, и посмотреть, как сейчас благословляют некоторые, к счастью, далеко не все, молодые священники, это вызывает боль.
Когда просто нехотя ручкой махнул – это не благословение… Я считаю, что это неправильно.
Не могу оценить и сравнить уровень знаний старого духовенства и современного, это лучше духовные школы оценят, но по тому объему информации, которой обладало старое духовенство, по той присущей им культуре – современное духовенство не может с ними сравниться. И я в том числе тоже, безусловно…
Вы были рукоположены в священнический сан митрополитом Серапионом (Фадеевым), каким вам запомнился этот архипастырь?
Разным! И очень добрым, и очень строгим. Добрым, во всяком случае, ко мне. Я всегда его поминаю и благодарю за то, что он меня грешного ввел в эту среду и совершенно другую жизнь – в алтарь и в сан священства.
Бывал он и строг! Однажды я что-то где-то накосячил по службе, а он меня подозвал, взял за бороду и спросил: «Ты помнишь священническую присягу? Вот никогда ее не забывай»!
Хотя я ничего там не нарушил чего-то такого, за что мне можно было бы прещения (дисциплинарное наказание – Авт.) какие-то сделать, но он очень строго следил за тем, чтобы вообще все было, как по писаному… Я ему и за это благодарен!
Были ли какие-то наставления от владыки Серапиона или иных старожилов Тульской епархии, которые вам запомнились и пригодились в служении?
Много духовенства старого, которое нас не отталкивало, которое могло не ругать, а посоветовать. Помню, протодиакон Вячеслав Чернышов однажды в соборе попенял мне, как молодому и ретивому священнику, что я слишком громко сделал замечание женщине с ярким макияжем.
Я вообще несколько горяч, а тут на причастие и с губной помадой! Как ревнитель православия, попросил ее вытереть губы, и она, засмущавшись и не найдя платка, отерла их рукой, после чего, естественно, была допущена к причастию.
Мы зашли в алтарь, и тут отец Вячеслав сказал: «Батюшка, вы уж меня извините, но я сделаю замечание – вы были очень резки, так нельзя с людьми»…
На всю жизнь это запомнил и никогда больше так громогласно никого в храме ни о чем не просил.
Считаю, что это правильный урок, потому что оттолкнуть проще всего, а вот обратно вернуть очень сложно…
Вы помните свою первую службу уже в сане?
Я не служил – я летал, не чувствуя ног – такое это было счастье. Первый раз, когда я вообще голос возвысил в храме, это было на чтении шестопсалмия, когда пел на клиросе, а уж когда я возглас подал в алтаре… Это не забывается!
Каким были ваш первый Великий Пост и Пасха? Отличались ли они по восприятию от праздников той поры, когда вы еще были светским человеком?
Отличается Пасха священническая и когда ты как мирянин. Хотя я помню одну Пасху, когда был мирянином, и я тогда тоже как на одном дыхании, словно летал – это было особое торжество в соборе Всех Святых…
Когда ты служишь, ты ближе и напрямую общаешься с Богом. Там опосредованно, потому что через священника, а здесь ты перед Господом такой, какой есть, и это огромный праздник и торжество, когда действительно хочется веселыми ногами после Поста, заунывного и тягучего пения, вскричать сердцем: «Христос Воскресе»!
Хотя, если честно, не очень люблю праздничные службы, потому что много ненужной суеты, не связанной с самим богослужением.
То, что храм наполняется людьми – это радость!
То, что слишком шумно – это горестно.
То, что у кого-то начинает тренькать телефон – это вообще беда, потому что ты уже «Горе́ имеем сердца», а тебя сзади, как кувалдой по макушке, трень-трень-трень. И не у одного, а как у детей, когда одни заплакал, и за ним все остальные. Это опускает тебя сразу несколько на другой уровень…
С назначением вас на должность председателя отдела по взаимодействию с Вооруженными Силами связана интересная история. Поделитесь?
После службы с матушкой в церковном доме на втором этаже чай пили, в окошко смотрели на Узловую и на поле кукурузное… Тут вдруг прибегает уборщица и кричит, что мальчишку-прихожанина, он потом стал семинаристом, избили и ограбили – сорвали крест нательный, деньги, крохи какие-то, и велосипед отняли…
А я смотрю в окно и вижу, пять ребят идут по полю с велосипедом… Ну а дальше начинается практически хулиганство – я вскакиваю, хватаю из машины газовый пистолет, разрешенный как полагается, и бегу в сторону поля…Протодиакон увидел такое движение и за мной следом, вооружившись лопатой…
Вот злодеи выходят из этой кукурузы, я им кричу, чтобы остановились, а они ноль внимания, пришлось в воздух стрельнуть пару раз. Тогда только половина разбежалась, а двое залегли. Вот их мы с протодиаконом и скрутили.
Тем временем в храме вызвали милицию, которой я объяснил ситуацию.
В конечном итоге всех поймали – суд и срок, потому что грабеж и разбойное нападение, тем более группой лиц, – это серьезно.
Потом появилась статья в газете районной, а затем звонок от митрополита Серпаиона с требованием явиться пред светлые очи: «Объясняй, откуда пистолет и что это такое – священник с пистолетом».
Пояснил, что время такое – 90-е, поэтому и пистолет, со всеми документами и разрешениями просто лежит в машине на случай, если какие бандиты будут на дороге бесчинствовать, а тут мальчишку ограбили, и я заступился.
Владыка Серапион сказал: «Раз ты такой воинственный – будешь председателем отдела по взаимодействию с Вооруженными Силами».
Одна из тяжелейших обязанностей священника – исповедание прихожан. Насколько тяжело хранить тайну исповеди, и кому исповедуются священники.
Это действительно тяжкая обязанность. Я думаю, что в греческой Церкви к этому отнеслись более внимательно, и там исповедают только те священники, которые имеют серьезный жизненный опыт и мудрость, позволяющие им не наломать дров и не насоветовать не поймешь чего, и которым это разрешено.
Тайну исповеди хранить легко. Я когда исповедую, стараюсь не смотреть людям в лицо – если ты его запомнил, то потом при встрече неизбежно какие-то мысли возникать.
Зачем мне запоминать, что он говорит – он не мне исповедуется, а Богу. Я только свидетель есмь…
Да, тайну исповеди хранить легко, а вот исповедовать сложно. Исповедуются хорошо дети и старики, а люди среднего возраста – там уже три пишем, два в уме – это скажу, это нет. Начинают исповедь рассеивать – одно одному священнику, другое – другому.
Был случай, когда я не простил. Это было во время служения в Николе на Ржавце – ко мне пришел киллер. Я потом в алтаре 40 минут сидел ничего делать не мог, и протодиакон Иван Бердер мне сказал, чтоб я посидел и отдохнул, мол, в таком состоянии служить нельзя.
Да, это было страшно…
За время служения вы оставили частичку души в 14 храмах, а теперь уже несколько десятилетий восстанавливаете Николо-Зарецкий. Возможно ли когда-нибудь завершить этот труд?
Я их все помню, каждый по-своему, но все с добром и радостью, потому что там служил Богу. Почему перемещения такие, ну, наладишь работу и рад бы уже продолжать, но тебя направляют на новое место служения. Священник, как и военный, не выбирает где служить – как священноначалие скажет, так тому и быть.
Здесь еще очень много дел. Тот нижний храм в честь святителя Николая, в котором мы с вами находимся, пребывает в благолепии и красоте, но еще есть верхний храм Рождества Христова, есть территория, которая тоже требует много внимания. Бог даст сил – будем делать.
Когда я сюда пришел, то увидел земляные полы и черные стены, потому что тут бомжи жили, и когда меня сюда направил наш владыка Алексий, я на следующий же день пришел к нему и попросил вернуть меня к прежнему месту служения, а он мне сказал: «Не надо надеяться только на себя, надо уповать на Господа и тогда получиться все»!
И действительно человеческих сил не хватит, а если вспоминать историю восстановления храма – это одно большое чудо. От разных людей, но это чудо.
Когда ты понимаешь, что уже ничего сделать не можешь, как вдруг появляется человек, предлагающий все сделать красиво и вкладывающий миллионы в храм. А потом появляется другой, и вот так постоянно! Конечно же, это чудо!
Кстати, слушая о том, что еще надо седлать, и что уже сделано, вспомнил, что у вас замечательное хобби – вы резчик и кузнец. Созданный вами для этого храма иконостас сейчас передан в храм на территории базы ОМОН, а кованые решетки являются копиями работы итальянского мастера Микелуччи, и аналог храмовых ворот есть в Пистойе…
Иконостасов было три – центральный и два предела. И все они были резные – по дубу резал я – когда разбирались, то были переданы на базу ОМОН, вневедомственной охране, ныне Россгвардии, и учебному центру… Сам же их там и устанавливал, радуясь, что не пропадут.
Сегодня понимаю, что когда-то занимаясь резьбой и получив даже за это грамоту, я готовился к трудам в храме, а Господь меня к этому подводил!
Потом резьба по дереву отошла, и я увлекся ковкой. В свободное от службы время – в кузне. Кую дамасскую сталь, точнее сказать учусь ее ковать. Но дело не в этом, я стараюсь – что-то получается, что-то нет. Все, что кую, идет на церковные нужды – копие и художественная ковка. И все во славу Божию, чтобы иметь еще большую церковную красоту, особенно в этом храме. Он же демидовский, а Демидовы – это металл.
Та решетка, которую я отковал на второй этаж, – это мне когда-то попался альбом «Металл в руках старых мастеров», в котором я ее и нашел. Прочитал – архитектор Джованни Микелуччи, Флоренция, город Пистоя.
Делалась она в 18 веке, и наш храм того же времени, все совпало – я решил ее воспроизвести, но, естественно, с учетом наших размеров, и в верхней части я добавил герб Демидовых: «Делами – не словами». Девять месяцев я ее ковал – не все получалось, но я упрямый и в итоге все сделал.
Не так давно к нам приезжал «Демидовский форум» из Москвы, и там одна дама из Демидовых была, которая живет во Флоренции, и она вспомнила, что видела такую же в Пистойе.
Думаю, решетки и наружные двери так же сделать, это и красиво будет, и требования Росгвардии по противодействию терроризму будут соблюдены. Если Господь повелит – сделаем!
Внуки озадачивают какими-то вопросами или просто радуют?!
Не могу сказать, что они меня чем-то озадачивали – радовали, да. Особенно внук. Он окончил музыкальную школу по классу вокала и фортепьяно и хорошо играет, но вдруг захотел в 16 лет освоить арфу. У нас ее в Туле не преподают… Что вы думаете – он научился самостоятельно. Работал – собрал деньги на инструмент. А последнее, чем добил – это сказал, что будет на инязе китайский язык учить. Так он его изучает, но это, наверное, матвеевская порода такая – упрямая.
А маленькая – вся в лошадях. Она их любит до самозабвения, везде рисует, принимает участие в соревнованиях, но только когда сказала, мол, дедушка, ты знаешь, как у них пахнут ноздри, я понял – это любовь.
Что в становлении священника важнее – образование или духовная культура?
Просто культура, а духовная – естественно. Знания? Я так думаю, что без знаний и культуры не будет. Сейчас есть такая штука – интернет. И если что-то говорить с солеи, не имея базового образования хотя бы, тебя тут же прихожане, а они знают уже очень много, поправят, и ты будешь очень бледно выглядеть. И хорошо если еще скажут с глазу на глаз, а если при всех – будешь краснеть.
Поэтому знания обязательны! Духовная культура обязательна, но и общая культура тоже обязательна.
Имея за плечами большой жизненный опыт и опыт служения в сане, что бы вы хотели пожелать современным людям, и отличались ли бы эти пожелания в зависимости от возраста – молодым одно, старикам иное?
Когда ты молод, ты смотришь на жизнь более оптимистично, а когда ты в возрасте, то видение 18-летнего исчезает, и ты опираешься на опыт, вспоминая шишки и ошибки, которые сам совершил, те грабли, на которые наступил и получил по лбу. Хочется, чтобы другие этого не делали, но я уже знаю, что на чужих ошибках не учатся. Каждый должен наступить на свои грабли. Но наступить тоже можно по-разному – или только обозначит, или шишка будет такая, что как фонарь светить станет.
Поэтому хочется пожелать, чтобы люди, это относится и к духовенству, и к мирянам, проживая свою земную жизнь, помнили о том, что Господь вторую такую же не даст, и исправлять ошибки очень тяжело.
Камни разбрасывать легко, далеко его закинул и думаешь, что все успеешь. А потом приходят болячки и заботы, и в конечном итоге понимаешь, что до того камушка уже и сил нет дойти, чтобы сюда дотащить и исправить. Ты бы рад, а уже не можешь…
Говорят, слово не воробей вылетит – не поймаешь, а дела то…
В завершении традиционный вопрос для всех «Ровесников века» – что такое счастье, счастливый ли вы человек и если «да», то почему?
Я очень счастлив тем, что у меня замечательная семья и внуки. Я счастлив тем, что я служу Богу и имею возможность применить свои знания и силы на то, чтобы восстанавливать храм. Я очень счастливый человек и надеюсь, что люди, которые меня окружают, счастливы со мной.
Алексей Анкин, фото Олеси Феофиловой
Видео
