В небольшой деревушке Рассвет в Веневском благочинии Тульской епархии вот уже сорок лет живет Валентина Фроловна Сухорукова – хранительница исторической памяти о Великой Отечественной войне 1941-1945 годов и ужасах, выпавших на долю тех, кто пережил кошмар фашистской оккупации и концентрационных лагерей.
«Война началась в июне, а уже в октябре к нам пришел германец, – вспоминает жертва фашистского оккупационного режима Валентина Сухорукова. – Мы тогда жили в Калужской области. Детьми были, но уже видели, что у наших солдат нет такого оружия и такой техники, как у оккупантов.
Помню, брат прибежал, весь испуганный и кричит, мол, смотрите, какая силища идет, какие у них танки, да пулеметы с огнеметами.
Вот этой силой немец нас – детей малых, да женщин со стариками, – начал муштровать. Сначала жег скотину и дома, а потом голодом морил, не давал света белого видеть, заставляя нас сидеть в погребах. Затем устал, видно, бензин жечь по деревням, и всю округу согнал в одно место.
Правда, тут за нами уже полицаи приглядывали, и они разрешали иногда сходить до своего жилья, чтобы там картохи какие собрать или еще что из еды найти. Но еды все равно не хватало, и холодно было очень. Зима ранняя была и лютая. А еду мы даже на помойках собирали – что немцы выбросят, то мы подъедали.
Однажды, я тогда от недоедания совсем ослабла и болела лежала, слышу, все кричат, что на врага наш десант напал!
Фашисты такого не ожидали, так как фронт еще далеко был. Поднялся бой страшный, и немца-гада выбили из нашей деревни! Но десант нам сказал уходить в леса, прятаться, чтобы мести избежать.
Мы в лес ушли далеко, так как с нами были два старичка сообразительные. Остальные же близко сидели и немцы их быстро переловили. А мы целую неделю на еловых ветках, что дедушки нарубили, спали и ели кашицу жидкую из муки. Варить ничего не могли – боялись огонь зажечь. Мерзли очень и голодали. В конце концов, пришлось выйти из леса и тут нас тоже поймали.
Так я попала под расстрел. Фашист думал, что мы партизаны. Устроил нам допрос, не глядя, что все или дети или немощные совсем. Потом поставил нас под пулемет и зачитал приговор. Помиловали, но отправили в лагерь. Сначала под Рославль, а потом в Могилевскую область. Лагерь огромный был и назывался Дулаг. Там много было евреев и цыган. Не Освенцим, конечно, но тоже страсть великая и зверства те же.
Кормили плохо, а евреев еще и выгоняли рыть ямы, в которых их же потом живьем и закапывали – земля уже ровная, а из-под нее плач и стон слышится. Вот как было.
Потом очередь и до цыган дошла.
Нас же сажали в машины крытые, сейчас такие фурами зовут. Брали без разбору – кто под руку подвернется, того и сажают. Рядом солдаты с оружием и овчарками. Иной раз мать с дитем загрузят, а еще ее деточки остаются. Или наоборот. Матери от горя сознание теряли и умирали прямо на дороге.
Машины в лес вывозили, рядом с оврагом, а потом пускали внутрь газ из моторов. Дождутся, пока все перемрут, сбросят их в овраг и за новыми жертвами едут.
Когда фронт приблизился, нас посадили всех на товарные вагоны и дальше повезли. Так мы в Минск попали, в лагерь Тростенец. Гражданских тут тоже убивали и мучили, но больше наших военнопленных. Фашист специально вешал солдат и нас строем мимо виселиц гонял, как скот. Так он, гад, свою силу показывал, словно бы говорил, мол, смотрите, как я безнаказанно могу зверства всякие творить над человеками.
Но в Минске нас уже освободила Красная армия. А в Тульскую область я уже после войны приехала. Нас сестра мамы нашла и позвала к себе. Сама она в Москве постоянно работала.
Мы же, когда приехали сюда, – ничего не было. Барак стоял и коровник. Я вот сейчас, когда молодые радуются, что машину купили, говорю им: «Нам счастье было, если корова в семье появлялась. Корова – это молоко, а молоко в те годы – это жизнь.
Что еще сказать? Жизнь я прожила трудную, но хорошую. Дети у меня выросли добрые – пекутся обо мне.
Думаю, что на все была воля Божия. Бог есть, был и будет, а с его помощью и в человеческой жизни все ладно устроится. Главное только, никому зла не делать, любить людей и больше всего – Бога»!
Алексей Анкин, фото Максима Курчакова